 |
 |
||
| Главная
| Предмет | Классики
| Словарь | Религии
| Тексты | Обзоры
| Литература | О
главном | Мысли | Гости
| О себе | E-mail
| Новости | Окрестности
| Упельсинкины рассылки |
Упельсинкино Со-Дружество
|
|||
|
Жизнь мертвых в религиях человечества (фрагмент) Введение Гете однажды сказал Эккерману: “Дельный человек, озабоченный тем, чтобы уже в земной юдоли что-то представлять собой, и потому ежедневно стремящийся к своей цели, работающий, борющийся, оставляет в покое мир иной, чтобы делом и пользой проявить себя в этом мире". В самом деле, при обычных обстоятельствах здоровый, энергичный человек ведет себя именно так - по крайней мере, пока он молод; он верит, что ему предстоит еще долгая жизнь, и потому мысль о смерти и о том, что последует за ней, далека от него. Это еще очевиднее в эпоху мировой войны и в нынешнее послевоенное время, когда идеи общего блага, государства, родины вновь приобрели значение, какое прежде имели лишь для немногих, — в такое время имеем ли мы право думать о себе самих и о том, какой будет наша судьба после смерти? И все же Гете в цитированном нами разговоре несколько выше говорит Эккерману: “Я не могу лишить себя счастья думать о грядущем продолжении”. Конечно, он был тогда уже стар, а ведь, — как говорит он в другом месте, — “когда человеку семьдесят пять, он не может временами не думать о смерти”. Однако эта мысль, разумеется, посещает и тех, кто моложе: полагая, что их ждут долгие годы жизни, они становятся свидетелями внезапных кончин своих юных сверстников и неизбежно задаются вопросом: завершается ли жизнь вместе со смертью? Во времена, подобные нашему, этот вопрос приобретает совершенно особый смысл. Несомненно, что в ходе великой войны отдельная личность едва ли что-то значит; несомненно, что те, кто осенью 1914 года и позже уходили на поле битвы, едва ли много думали о себе, — но когда и они, и те, кто был вынужден остаться дома, падали один за другим в бою или умирали в тылу от истощения, — а среди них было немало таких, кто в этой жизни мог бы достигнуть большего, чем оставшиеся в живых! — тогда и они не могли, как не можем и мы сейчас, не вопрошать об одном: была ли жизнь дана этим жертвам войны лишь для того, чтобы возложить ее на алтарь отечества, или же она обладала и своей собственной ценностью и не кончилась со смертью, но продолжается? Однако и тот, кто уверен в этом продолжении, но не имеет понятия о том, как оно выглядит, не может не задуматься об этом “как” посмертной жизни, не может не пытаться внести ясность в этот вопрос. Я же, со своей стороны, хочу сделать так, чтобы на эти вопросы отвечала сама история: моя цель состоит в том, чтобы изложить и разъяснить представления о посмертной жизни, бытующие у тех или иных народов или развитые отдельными выдающимися мыслителями. Эти представления не только помогают нам, как и прочие религиозные воззрения человечества, глубже понять литературу и искусство различных народов, уловить изначальный смысл установлений и обычаев, возможно, существующих у них и поныне; их интерес не только в том, что они составляют особо важную часть духовной жизни древних и современных цивилизаций. Какими странными и смешными эти представления ни казались бы нам ныне, — они по-прежнему указывают нам путь к решению вопроса, который продолжает волновать и нас. Разумеется, для наших целей нет смысла обсуждать религии по отдельности: ведь, поскольку воззрения различных народов в интересующем нас вопросе часто совпадают, пришлось бы постоянно повторяться, а воззрения, связанные между собой исторически, не удалось бы поставить рядом. В разделах, на которые распадается мое изложение, я, конечно же, выделяю отдельные религии, когда это необходимо (например, когда в той или иной религии содержатся совершенно особые идеи), и, как правило, начинаю изложение с древнейшей (когда речь идет о влиянии более древней религии на новую, исторический принцип также соблюдается); однако прежде всего материал организован с содержательной точки зрения. А именно: я трактую, постепенно продвигаясь от внешнего к внутреннему, первым делом о форме, а также о начале и длительности посмертной жизни; затем о ее месте и, наконец, о ее содержании. Но прежде чем я перейду к первой части моего изложения, следует сделать краткое замечание о степени распространенности и времени возникновения веры в загробную жизнь. Предварительное
замечание. В старой философии и в церковной догматике веру в Бога, как и веру в вечную жизнь, обосновывали полным согласием всех народов в этих вопросах; однако во втором случае уже сама предпосылка оказывается не вполне верной (впрочем, может показаться сомнительной и доказательная сила самого подобного умозаключения). Конечно, нет ни одного народа и ни одного племени (а мы лишь о них, а не об отдельных индивидуумах, можем утверждать, что они согласны в вопросах о бытии Бога и бессмертии), — нет ни одного народа и ни одного племени, которому не была бы присуща вера в то или иное божество и в некую посмертную жизнь. Даже так называемые дикие кубу в Южной Суматре, которые ныне, после того как иные примеры народов без религии и веры в потусторонний мир оказались несостоятельными, иногда приводятся как единственный образец такого народа, — даже они все-таки обладают идеей божества и потустороннего мира. И все же нам приходится наложить на тезис о всеобщности веры в загробный мир двоякое ограничение. Во-первых, у некоторых народов загробная жизнь допускается не для всех умерших. Например, языческие обитатели островов Тонга (или островов Дружбы) полагают, что после смерти продолжают жить лишь знатные люди; гнаньи в Центральной Австралии считают, что загробная жизнь дана только мужчинам. (Мы не останавливаемся здесь на таких же или сходных воззрениях, встречающихся у греческих философов и христианских теологов, поскольку они лишь варьируют набор подобных ограничений). Во-вторых, мы осмеливаемся утверждать, что вера в загробную жизнь моложе человечества. При этом мы исходим не из одного лишь предположения, что человек в начале своей истории не верил в загробную жизнь и в богов по той причине, что подобная вера должна была развиться постепенно, — мы имеем еще и доказательство этого предположения — доказательство, которое, вероятно, приобретет необходимую силу лишь в контексте излагаемой нами ниже гипотезы. У некоторых племен, как исчезнувших так и ныне существующих, мертвые не подвергаются тому или иному похоронному обряду, но оставляются лежать как есть, на растерзание диким животным. Об этом сообщают Страбон и Диодор касательно племен, населявших тогдашнюю Персию; и ныне мы находим подобные обычаи в Индии и на Тибете, у самоедов и камчадалов, а также на Гавайях и в Африке. В ряде случаев этот обычай, без сомнения, имел или имеет под собой особые основания. Так, Страбон сообщает, что у каспийцев почитаются счастливыми те, кто был растерзан птицами или собаками; то же самое представление мы находим у африканского народа масаи. Человек верил или по-прежнему верит в то, что мертвый продолжает жизнь в растерзавших его зверях или, по крайней мере, сопровождается ими в загробный мир (этот мотив зверя-проводника встречается и в иных случаях). Персы, как известно, отдавали своих мертвых на растерзание собакам и грифам: хоронить их или сжигать они не решались, боясь осквернить землю и огонь. И наконец, на Тибете, в Сиаме, Камбодже и Корее буддийские жрецы иногда расчленяют труп огромными ножами и скармливают его свиньям, собакам и грифам — в подражание Будде, который в одной из ранних инкарнаций, доказывая свою безграничную любовь ко всем живым существам, якобы накормил своей плотью не только людей, но и голодных тигров и прочих зверей. Однако здесь мы повсюду имеем дело лишь с позднейшими истолкованиями обычая, которые были придуманы после того, как был утрачен. К этому первоначальному смыслу нас, возможно, ведет тот факт, что у одного из вышеупомянутых народов — а именно, у масаи — подобным образом обходятся не со всеми умершими, но лишь с детьми и незамужними женщинами; впрочем, и в иных случаях, например, в Китае, умершие дети погребаются по сокращенному обряду, а в христианских странах по крайней мере некрещеных младенцев обычно хоронят без торжественной церемонии. Но если это происходило и происходит по той причине, что умершим детям, а также незамужним женщинам и неженатым мужчинам просто отказывают в ценности, то мы осмеливаемся предположить, что изначально отсутствие погребения, — когда покойника просто оставляли лежать как есть или бросали в лесу, — диктовалось той же причиной: мертвому телу не придавали никакой ценности. Однако для вопроса, который нас здесь интересует, — в самом ли деле вера в загробную жизнь изначально отсутствовала у человека, — все вышесказанное имеет значение лишь в том случае, если загробная жизнь первоначально представлялась как жизнь, связанная с телом, как продолжение жизни в том же теле. То, что дело действительно обстояло именно таким образом и что, следовательно, в тот период, когда человек не придавал никакой цены трупу, не было и веры в загробную жизнь, — это мы покажем сразу же, как только обратимся к нашей первой части, в которой речь пойдет о форме и одновременно о начале и длительности загробной жизни.<...> Карл Христиан Клемен. Жизнь мертвых в религиях человечества. - М., Intrada, 2002. С. 8-13.
|
|||
 |
|||
 |
|||
